«Лики истории» собирались по многим российским и зарубежным музеям – упомянем хотя бы Эрмитаж, Третьяковку, Лувр, лондонскую галерею Тэйт, берлинскую Галерею старых мастеров, Штеделевский институт во Франкфурте.

Но, несмотря на внушительный набор источников, в списке экспонентов не так уж много имен, которые были бы у всех на слуху и однозначно считались бы звездными.

Все по той же причине: историзм до недавних пор оставался на периферии внимания. Впрочем, если понимать этот стиль более широко, то к нему можно отнести и некоторых знаменитых авторов, так что без опусов Франсиско Гойи, Доминика Энгра, Жака-Луи Давида, Оноре Домье московский зритель не остался.

Главный хит выставки – давидовская «Смерть Марата», вариант популярной картины, изображающей гибель вождя французской революции от рук Шарлотты Корде. Имеется еще эскиз того же художника к не менее известному полотну «Клятва Горациев».

А другой классицист, Доминик Энгр, представлен монументальным холстом «Роже и Анжелика», сюжет которого легко спутать с мифологической историей про Персея и Андромеду.

Здесь тоже есть красотка, прикованная к скале, и герой на крылатом коне, поражающий копьем морское чудовище. Но вообще-то коллизия эта позаимствована из поэмы Ариосто «Неистовый Роланд».

Что как раз характерно для историзма: художники охотно брались за сюжеты, которыми их предшественники обычно пренебрегали.

Особенным вниманием стало пользоваться Средневековье, оказавшееся кладезем разного рода занимательных историй.

Потому в экспозиции отыщется изрядное число произведений с заголовками вроде «Валентина Миланская, оплакивающая смерть мужа, герцога Орлеанского, убитого в 1407 году герцогом Бургундским». Тогдашняя публика находила эти сюжеты свежими и оригинальными.

Именно в XIX столетии героями картин и изваяний все чаще стали оказываться реальные люди из давнего или недавнего прошлого – причем не только короли и святые мученики.

Картины «Галилей в темнице» или «Христофор Колумб перед Фердинандом и Изабеллой» отражают интерес к жизни ученых, мореплавателей, философов, художников, поэтов.

Да и люди «без биографии» легко могли попадать на передний план, если их истории выглядели чем-нибудь занимательными.

Скажем, на полотне Никола Туссена Шарле «Ночной дозор» изображены простые наполеоновские гренадеры, греющиеся у костра.

Непритязательная зарисовка сразу вызывала в воображении современников недавнюю эпоху великих войн.

Картина в целом получается довольно пестрой: в одном проекте соединились и классицисты, и романтики, и символисты, и художники модерна.

Найдутся работы немецких назарейцев, исповедовавших новое прочтение религиозных сюжетов, и участников английского «Братства прерафаэлитов», обративших взор на эстетику раннего Возрождения.

Академический салон упражнялся в изысках (отдавая предпочтения сюжетам, где уместна была бы обнаженная натура), символисты вроде Арнольда Бёклина тяготели к мистическим видениям.

Европейские тенденции не обошли Россию: на выставки хорошо заметно, насколько наши авторы действовали в общем русле.

Эскизы Карла Брюллова к «Последнему дню Помпеи» и Александра Иванова к «Явлению Христа народу», этюд «Боярыня Морозова в санях» Василия Сурикова, салонные красавицы от Генриха Семирадского, фантазии Александра Бенуа на тему «галантного века»

– все это в здешнем контексте становится очередным подтверждением и без того понятной идеи: русское светское искусство связано с европейским сотнями нитей и отдельно от последнего не может быть рассмотрено, если требуется осознавать его корни и эволюцию.

 

Публикация данной статьи возможна только при наличии ссылки на источник: http://www.gazeta.ru